В РАМТе поставили «Каштанку»
Юрий ЮдинЧеховский рассказ принадлежит к отчетливой «собачьей линии» в нашей словесности: «Муму» Тургенева — «Каштанка» — «Белый пудель» Куприна — «Сны Чанга» Бунина — «Собачье сердце» Булгакова и т. д. Обыкновенно такие истории тяготеют к притчам о собачьей и человеческой верности.
Речи героев нашпигованы посторонними цитатами — остротами и моральными сентенциями. / Предоставлено Российским академическим молодежным театром / Сергей Петров
Занятно также, что действие таких сочинений часто происходит в Москве и никогда в Петербурге. Похоже, это следствие дихотомии вкусов, отмеченной Анной Ахматовой: Москва — собаки, чай, Пастернак; Питер — кошки, кофе, Мандельштам.
Поставил спектакль Владимир Богатырев по собственной инсценировке. Он же подобрал музыкальное оформление, насытив действие крестьянско-пролетарскими частушками и переплясами под гармошку и балалайку. Решение неочевидное, поскольку в рассказе изображается мещанская и цирковая среда — а это все-таки другой мелос (марш, туш, эстрадные куплеты, мещанский романс).
В спектакле пахнет уже не балетом и даже не цирком, а кутерьмой непрерывного и страшноватого карнавала
Речи героев нашпигованы посторонними цитатами — остротами и моральными сентенциями (преимущественно чеховскими, но порой и до Шекспира доходит). Речь повествователя то и дело переводится в тирады от первого и второго лица (типа «Если бы ты была человеком, то подумала бы: нет, так жить невозможно, лучше застрелиться!»).
В итоге мы погружаемся в стихию, которую можно назвать принципиальной полифонией, а можно и раздражительной разноголосицей. Особенно жаль бывает Автора (Сергей Печенкин), аккуратного господина в очках и с бородкой, который часто выглядит ненужным резонером, порой на грани пошлости («Быть или не быть — вот в чем вопрос!»). Между тем мы привыкли думать, что Чехов — это гений соразмерности и эталон хорошего вкуса.
Евгения Белобородова (Каштанка) играет ровно то, что задали: суетливую собачку с лисьей мордочкой, нервную, но старательную. Вся роль исполнена одной краской — вероятно, это и есть воплощение собачьей верности.
Прекрасен Алексей Мишаков в роли Незнакомца (он же клоун-дрессировщик). За острым фиглярством проступает и интеллигентность, и деликатность, и трагизм — получается истинно чеховский герой-протагонист. Очень хорош и Иван Забелин (гусь Иван Иваныч) со своей неповторимой пластикой и беспросветной меланхолией.
Столяр Лука (Виталий Тимашков) получился очень уж сиволапым. Между тем он хоть и пьяница, но солидный и набожный московский ремесленник со многими заказчиками. Писание цитирует, гордится свой профессией и даже афоризм способен родить («Ты, Каштанка, — недоумение. Супротив человека ты все равно что плотник супротив столяра»). Короче, средний класс былых времен, со всем своим характерным самосознанием.
Пространство сцены перенасыщено людьми и предметами, аксессуарами и бутафорией. Стружки столярной мастерской оборачиваются снегом, домотканый коврик превращается в цирковой манеж, игрушечное ружье не висит и не стреляет. Впрочем, филолог Александр Чудаков утверждал, что сам Чехов вовсе не следует провозглашенным его героями принципам: детали у него танцуют на заднике свой отдельный балет, связанный с основным действием очень косвенно.
Но в спектакле пахнет уже не балетом и даже не цирком, а кутерьмой непрерывного и страшноватого карнавала. Что ж, получается, по крайней мере, не скучно. Но эта кутерьма меняет мораль всей чеховской истории.
В оригинале речь шла о беззаветной собачьей преданности, которая заставляет вернуться из яркого и сытого артистического мира в невеселую обыденную колею, где и холодно, и голодно, и побить могут ни за что. Спектакль же как будто твердит: нам все равно; на свете все одно и то же; не жили богато, нечего и начинать.
В конце концов, и там, и тут нужно звонить в колокол и общаться с неприятными существами. Да к тому же в цирке работать надо. И опасностей много: лошадь может наступить, как на несчастного Иван Иваныча.
Российская газета — Федеральный выпуск: №46(9288)
Источник