Что читать у Эдуарда Лимонова перед просмотром байопика
Эдуард Лимонов, 1987 год © ПРЕСС-СЛУЖБА РБК
Гид по лимоновской прозе — от классического «Эдички» до военных рассказов и путевых очерков
Фильм «Лимонов: Баллада об Эдичке» Кирилла Серебренникова, весной показанный в Каннах, добрался до европейского зрителя. В сентябре картина официально вышла в Италии, а 4 декабря — во Франции. Последней лентой режиссера, получившей прокатное удостоверение в России, был «Петровы в гриппе» 2021 года. Так что и в этот раз рассчитывать на официальный релиз не приходится. Но для тех, кто все-таки собирается смотреть байопик, редакция подготовила гид по творчеству одного из важнейших современных писателей, со дня смерти которого 17 марта исполнится пять лет.
На излете жизни образ Эдуарда Лимонова выглядел несколько комично. Великий русский писатель, каким он себя считал и, судя по всему, являлся, был также и человеком, застрявшим в двух временах. С одной стороны, современников скорее интересовало его прошлое — богемная советская Москва, Нью-Йорк и Париж, борьба за власть в 1990-х, — он же сам неизменно твердил о будущем: новом политическом устройстве и далее по списку. Хорошо это видно в его интервью Юрию Дудю (в России признан иноагентом): интервьюер тащит Лимонова в неловкие дали его биографии, Лимонов сопротивляется.
Он будто жил памятником самому себе. И бестселлер французского писателя Эммануэля Каррера, биография Лимонова на экспорт, по которой и снял фильм Серебренников, сигнализировала об этом.
Занявшись политикой, Лимонов запретил переиздавать его ранние произведения — они вредили его карьере и вообще были «политически несознательными», и тем, кто хотел прочитать «Эдичку» или «Харьковскую трилогию», нужно было выискивать их по библиотекам, у букинистов или довольствоваться онлайн-форматом.
Зато после смерти, уже вопреки воле автора, классический Лимонов вновь заполнил полки магазинов. «Альпина» регулярно переиздает его шлягеры — спрос на них, очевидно, есть. А вот и Серебренников снял кино про Эдичку. В последних его фильмах уже появились Петр Чайковский и Виктор Цой. («Петровых в гриппе» можно и опустить — они, в отличие от «Жены Чайковского» и «Лета», сделаны по чисто художественному произведению, где «дедуля с лимоновской бородкой», кстати, тоже фигурирует.)
Компания складывается красноречивая: Цой, Чайковский, Лимонов. Сам бы писатель, впрочем, не удивился: он о себе прямо так и говорил: «национальный герой».
Кадр из фильма «Лимонов, баллада об Эдичке» © ПРЕСС-СЛУЖБА РБК
Лимонов классический: «Это я — Эдичка»
Большую часть эмигрантов третьей волны (1960–1980-е годы) составляли советские евреи, которым наконец разрешили законно репатриироваться в Израиль или перебраться на Запад. На этом фоне Эдуард Лимонов стоял несколько отдельно. «Талантливый нееврей», как он сам себя называл, пожив в Харькове и Москве, после скитаний по Европе наконец осел в Нью-Йорке. Переехавший вместе с молодой женой Еленой — по общему признанию первой красавицей Москвы — Лимонов обнаруживает, что его творчество здесь ценится не больше, чем на родине. Статьи и стихи не печатают, а чтобы выжить, он вынужден получать пособие по безработице — вэлфер.
Это первая такая книга, где откровенно и честно описывается судьба усредненного русского эмигранта в Америке. Конечно, ни у Сергея Довлатова, ни у Василия Аксенова не найти явного восхваления «американской мечты», но и в их текстах чувствуется, что в местной системе они далеко не последние люди. Лимонов же был последним.
«То есть, растолкую — цивилизация устроена таким образом, что самые норовистые, страстные, нетерпеливые и, как правило, самые талантливые, ищущие новых путей, ломают себе шею. Эта цивилизация — рай для посредственностей. Мы-то считали, что в СССР рай для посредственностей, а здесь иначе, если ты талантлив. [Как бы не так]!»
Пока Лимонов разочаровывается в эмиграции, в нем разочаровывается собственная жена — и уходит искать лучшей жизни среди нью-йоркской богемы. Это обстоятельство открывает главную линию «Эдички», сделавшую его великим романом, — любовную.
Здесь и начинается эмигрантская одиссея героя. В поисках любви — в нью-йоркских подворотнях, светских гостиных и на собраниях троцкистов — он попадает в такие ситуации, которые раньше едва ли были описаны по-русски, тем более так описаны. Гомоэротические сцены и разудалый мат не главные достоинства романа, может быть, и не достоинства вовсе. Но они во многом расшатали устоявшиеся нормы того, как писать можно, а как — нет. (Ведь «Лолиту» мы тоже любим не за соития Гумберта с «нимфеткой», но отрицать их как объективный двигатель литературного процесса было бы странно.)
Бродский утверждал, что по гамбургскому счету этот роман не заслуживает интереса (тогда он был в почти приятельских отношениях с Лимоновым): «Понимаешь, старик, ты опоздал. Их чуваки об этом уже написали… Их чуваки и не такое могут…» — обращался он к автору. И это резонно. Западного читателя, уже знакомого с Генри Миллером или Жаном Жене, лимоновские сексуальные сцены заставят разве что зевнуть.
Но даже оставив за скобками нетипичное описание эмиграции, мат и однополые отношения, кое-что все-таки остается: великий русский роман о любви к женщине и шире — о любви как таковой.
Елена Эдички, как бы пафосно это ни звучало, — это Дама трубадуров и миннезингеров, Беатриче Данте и «вечно женственное» у Гете и символистов. Разумеется, с поправкой на масштаб и форму, но своей генеалогией образ уходит именно туда. И среди этого трагического диссонанса — нелюбовь Елены на любовь Эдички, американские реалии на мировоззрение подростка с харьковской окраины — и становится возможной та удивительно искренняя, бесстыдная по сути, интонация, с которой Лимонов пишет свой первый роман. И которая, конечно, обезоруживает даже искушенного читателя, знакомого со всей хулиганской библиографией середины XX века.
«Я ищу религиозную секту, проповедующую любовь, любовь людей друг к другу, во что бы то ни стало — любовь. Милый мой, где ты найдешь ее, такую любовь? Милый мой, где ты найдешь ее, эту секту, где тебя изласкают, положат голову на колени — спи, милый, усталый, спи».
Эдуард Лимонов. «Это я — Эдичка» © ПРЕСС-СЛУЖБА РБК
В подполье: «Дневник неудачника»
«Дневник неудачника» — вторая полноценная книга Лимонова и, возможно, лучшая его вещь в художественном отношении. В «Дневнике» Лимонов, в отличие от «Эдички», не ограничивает себя романной формой. Это вроде закрытого твиттер-аккаунта для своих, где можно прочитать самые потаенные мысли автора: сборник наблюдений и чаще всего фантазий, ближе всего к которому в русской словесности стоят «Опавшие листья» Василия Розанова, хотя и это сравнение мало что говорит о «Дневнике».
Именно здесь перед нами предстает концентрированный Лимонов, куда более яркий и рельефный, чем где бы то ни было еще. Страницы «Дневника» становятся для писателя, доведенного одиночеством, бедностью и непризнанностью практически до одичания, эдаким полигоном, где можно опробовать самые смелые литературные образы и задумки. И именно задумки, поскольку большая часть заметок в «Дневнике» написана в сослагательном наклонении (не в пример «Эдичке», который все-таки читается как автобиография): «хорошо бы…»
«Хорошо в мае, в замечательном влажном мае быть председателем Всероссийской Чрезвычайной комиссии в городе Одессе, стоять в кожаной куртке на балконе, выходящем в сторону моря, поправлять пенсне и вдыхать одуряющие запахи…»
Отпустив таким образом тормоза, писатель, возможно, рисковал столкнуться со следующей реакцией: «и это все, на что ты способен?» Но в случае с «Дневником» этого не происходит.
Если выбирать литературоведческую формулировку, это нечто среднее между тургеневскими стихотворениями в прозе и «Песнями Мальдорора» Лотреамона — дистиллированная ненависть к окружающему миру, упакованная в гармоничную поэтичную форму. Навязчивые мысли о нетрадиционном сексе, вооруженных ограблениях, средневековых пытках и прочих антисоциальных поступках. И тем упоительней на этом фоне звучат редкие почти пасторальные моменты, когда герой собирает дикие тюльпаны у алтайских предгорий или сажает астры в компании красивых дев. Возможно, это лучшая книга, какую можно прочитать в пубертате, — так явно она раскрывает подростковое мировоззрение: ненависть к миру и завороженность им одновременно.
«В воздухе была тревожность разлита, как будто вам одиннадцать лет и вы ожидаете не то наказания, не то награждения за содеянное накануне и мелко трусите перед будущей огромной жизнью».
Афористичный «Дневник неудачника» хорошо читать в метро. Правда, бывает неловко за соседей по вагону, заглядывающих через плечо, — они явно ожидали увидеть в книге нечто иное.
Эдуард Лимонов. «Дневник неудачника, или Секретная тетрадь» © ПРЕСС-СЛУЖБА РБК
Эди-бэби: «Харьковская трилогия» и рассказы
Переехав в 1980-е в Париж, Лимонов почувствовал потребность в генеалогии — откуда взялся и из чего вырос этот интернациональный Эдичка, которого читают на Западе, но не на родине? А вырос он в бывшей столице советской Украины городе Харькове, который и дал условное название «Харьковской трилогии»: книгам «У нас была великая эпоха», «Подросток Савенко» и «Молодой негодяй» — вариации на триптихи Льва Толстого и Максима Горького.
«Отрочество», «Юность», «Детство» — именно в таком порядке. Повесть «У нас была великая эпоха», где описан ребенок, он пишет позже других, — и это можно почувствовать и без справочных сведений. Именно в ней уже есть тот красно-коричневый, лево-правый Лимонов-политик, пока только пробующий национальный ресентимент в действии — в книге очень много добрых и привлекательных образов еще сталинского СССР, которые из Парижа Пятой республики выглядят особенно упоительно: песни Клавдии Шульженко, Николай Черкасов в роли Александра Невского и множество мелочей нехитрого советского быта.
«Подросток Савенко» и «Молодой негодяй» — это классические европейские романы воспитания, и читать их надо один за другим. Возможно, это не высшие художественные достижения Лимонова, но узнать их стоит хотя бы из-за бешеной энергии рассказчика (Эди-бэби, прозвище Лимонова-подростка), который еще не в курсе, что его ждет в будущем, но уже отрывает от жизни все, до чего дотягивается; а еще живая — рабочая и богемная — советская Украина, описанная с любовью и знанием дела.
Вообще, Харьков в трилогии — один из главных героев. Его образ Лимонов слепил и обессмертил подобно тому, как свой Петербург нам оставил Достоевский, свой Лондон — Диккенс и Дублин — Джойс. Все это большие культурные центры, а вот за Харьков можно порадоваться особенно. Таких известных литераторов он произвел немного.
За всем этим лимоновским классицизмом кроются рассказы — возможно, самая недооцененная часть наследия Лимонова. «Великая мать любви» и «Американские каникулы» — два сборника, после которых заканчивается американо-французский Лимонов и начинается национал-большевистский московский Дед. И где-то на стыке он пишет свои лучшие короткие вещи; рассказ «Великая мать любви» — одна из них.
За стадией отрицания после ухода Елены (состояние, обстоятельно препарированное в «Эдичке» и «Дневнике») приходит и стадия принятия, Лимонов вроде вписывается в действительность: его роман публикуют в Европе, появляются кое-какие деньги и, хотя герой и питается периодически с помойки, все-таки это парижская помойка; «Я знал куда худшие времена», — признается он.
На этом фоне Эдичка будто бы пытается стать для других тем, кого он искал для себя в дебютном романе, — «великой матерью любви», которая «ноги вымоет и волосами своими высушит». Интонация с истеричной переключается на примирительную, — и эта светоносная метаморфоза художественно описана не слабее, чем в классических романах. В сборник вошли и другие истории: мощный экшн «Обыкновенная драка» и «Красавица, вдохновлявшая поэта» о неприглядной и, скорее, психологической стороне межполовых отношений, но «Великая мать любви» стоит здесь особняком.
Эдуард Лимонов. «Молодой негодяй» © ПРЕСС-СЛУЖБА РБК
«Да, смерть!» Памяти Эдуарда Лимонова
Дед: публицистика и мемуары
В 1990-е на смену знакомому Эдичке пришел Дед — так Лимонова называли его соратники по созданной им и ныне запрещенной Национал-большевистской партии; сам он, судя по всему, был доволен таким прозвищем, а в 2014-м даже издал одноименный роман.
Это нормальный для европейского художника шаг. Жан-Люк Годар, устав от художественного кино, в «красном мае» 1968-го тоже осознал, что может претендовать на большее и вызывать произведением прямую реакцию, а не косвенную. Нечто похожее произошло и с Лимоновым, решившим, что он субъект не только художественной, но и вообще материальной культуры, способный менять мир вокруг себя. Отсюда явная публицистичность его следующих книг. Время любви кончилось в 1990-е, началось время войны.
Лимонов, кстати, оставил и сборник военных рассказов, закрывающий потребность отечественного читателя в собственном Эрнсте Юнгере — «неправильном» писателе потерянного поколения. В книге «СМРТ» («смерть» по-сербски) — истории с фронтов югославской войны, рассказанные человеком, поистине зачарованным (как итальянские футуристы в своем время) боевыми действиями:
«Красивейшие земли виноградников и садов смотрятся еще великолепнее во времена войн на этих землях. Известная запущенность и нанесенные войной повреждения придают этим клочкам земного рая особое очарование».
По аналогии с «акциями прямого действия», которые проводили нацболы (захват крейсера «Аврора» в Петербурге, здания администрации президента — в Москве), Лимонов ушел и в литературу прямого действия. Львиная доля книг писателя, начиная с 90-х, — это публицистика. Сборники «Лимонов против Жириновского», «Лимонов против Путина», «Моя политическая биография», «Лекции о будущем» и много-много других вещей. Если лор «эпохи первоначального накопления» и «тучных нулевых» вам не настолько интересен, чтобы читать все это, можно обойтись, например, «Другой Россией» — сборником статей, насколько возможно ясно выражающим туманную идеологию Лимонова и его партии.
В начале 2000-х Лимонов попадает в тюрьму по делу о незаконном хранении оружия (насколько известно, оно предназначалось для переворота в Северном Казахстане). В следственном изоляторе «Лефортово», а затем в саратовской колонии Лимонов написал шесть книг, и самых разнообразных: от тюремных романов с налетом мистики до программных статей и воспоминаний. Эти два года стали для Лимонова, как он сам признавался, «болдинской осенью».
Из нескольких книг мемуаров особенно выделяется «Книга воды», написанная все в той же колонии, — поэтический взгляд в прошлое с простой, но изящной концепцией. Жизнь человека как сумма водоемов, на или у которых он успел побывать. На эту структуру Лимонов нанизывает «мясо»: отношения с женщинами, путешествия и войны, коих в портфолио у писателя к тому моменту успело накопиться. На фоне рек, морей, океанов и даже бань мелькают любовницы, солдаты, политики, собутыльники и все-все-все — космос человека, прожившего долгую и интересную жизнь. И хотя Лимонов мог бы, как это делали зубры прошлого века, собрать единый толстый том «Люди, годы, жизнь», его воспоминания — это мемуарная проза уже нового образца. Ее удобно читать в цифровом варианте — это проза эпохи «Живого журнала», которую Лимонов чувствовал, как никто.
Эдуард Лимонов. «Книга воды» © ПРЕСС-СЛУЖБА РБК
Старик: последний травелог
Последней книгой, которую Лимонов успел отдать издателю, оказалась «Старик путешествует» — сборник путевых очерков и воспоминаний, написанный уже не «дедом», но «стариком». Писатель осознает, что это последний текст, который он успеет довести до конца.
«Получилось совсем не плохо. Что-то я уловил. Чего я искал, перемещаясь из страны в страну, из Монголии в Paris? Помимо смерти, поскольку очевидно, что я искал смерти».
Композиции у «Старика» как таковой нет, только некая внутренняя логика, где описания мировых столиц и предместий перемежаются воспоминаниями автора. Воровские песни в Харькове, протесты желтых жилетов в Париже, собрания итальянских анархистов, Нагорный Карабах и московская доковидная действительность — под одной обложкой.
В сравнении с «Книгой воды» и другими, более совершенными с точки зрения формы сборниками Лимонова, «Старик» куда проще. Это книга писателя, который сам про себя все знает и давно не пытается «втюхать себя», как на заре карьеры. Кому надо — прочтут, другие пройдут мимо. Отсюда и отточенная простота, минимализм письма.
В «Старике», несмотря на неизбежно обращенный в XX век взгляд автора, полно современности, а где-то и натуральных предзнаменований. Например, путешествует Лимонов по Монголии в примечательной компании: военкора Семена Пегова и рэпера Хаски, интервьюирующих писателя в монгольской глуши. Из дня сегодняшнего выглядит иначе место, где Лимонов завороженно описывает коптер как «великое изобретение человечества», которое для искусства так же полезно, как и для войны, и пишет о будущей войне дронов, практически исключающей участие солдат. Это можно читать как пролог к «Теории дрона» француза Грегуара Шамаю, наделавшей шума в 2020-м.
В сумме все это читается как очередная — на первый взгляд — автобиография писателя, которую от многих других все-таки отделяет сознание собственной скорой смерти — и потому неминуемо углубляет. Ближе к концу книги эти ощущения становится ярче, а заканчивается все и вовсе в полутемном зале больницы.
«Листья сгребли и упаковали в черные мешки, запах земли и осени. Я не знаю, сколько я еще проживу; возможно, это моя последняя осень. Поэтому я принюхиваюсь и присматриваюсь, без соплей и слюней, серьезный человек, достигший старости».
Это книга человека, который так боялся стать стариком и тем не менее им стал, — и, кажется, в этом своем амплуа преуспел не меньше, чем во всех предыдущих: Эди-бэби, Эдички, Деда, Старика. Дальше идет жизнь после смерти: в анекдотах, чужих романах и кинолентах — как у Чапаева или Казановы, чьей причудливой реинкарнацией Лимонов нам, возможно, и явился.
Эдуард Лимонов. «Старик путешествует» © ПРЕСС-СЛУЖБА РБК
Подписывайтесь на телеграм-канал «РБК Стиль»